Оказалось, это очень просто – ухаживать, протирать глазки, отвезти на уколы, покормить, погладить. Всё то, чего я так боялась, на самом деле просто. Потому, что всё меркнет перед жизнью ребёнка, пускай кошачьего, но ребёнка. И ты сидишь ночью, прислушиваешься, чтоб не плакал. Слышишь зов – и мчишься, и кормишь, и ласкаешь. Только чтобы не плакал, чтобы не думал, что одинок. И прислушиваешься, чтобы не проснулся ещё один только уже человеческий детёныш посреди темноты и не испугался.
Бегаю так вот от одного ребёнка к другому и радуюсь, что не оставили на улице, не бросили на растерзание осени.
Очень боюсь равнодушия. Своего. Смертельное чувство. Весь ужас в том, что оно не бОльное.
Когда ненавидишь, злишься – внутри неприятно, дискомфортно, мерзко – поэтому с этим можно бороться. А равнодушие – не чувствуешь. Тихо и незаметно, оно просачивается в душу, отравляет сердце. И ты проходишь мимо чужой боли, слёз, отчаяния. И не оглядываешься, и никогда не понимаешь, что умер, как человек.
– Мама, как же здорово, что мы взяли домой котёнка, – Маша до трёх утра помогала мне обрабатывать котёнку глазки, кормить, поить, чистить лоток (кстати, нам подбросили кошечку – гения. Она моментально поняла, что это её туалет). – Мам, мы всё время даём деньги в приюты, а тут вот тебе пожалуйста, настоящий котёнок и прямо у нас под дверью. Невозможно было поступить иначе.
Давай никому её не отдадим. Мы ведь не знаем, какой человек её возьмёт. Не хочу, чтобы наша кошечка была просто мышеловкой. Она ведь так сильно умеет любить. Я впервые почувствовала такой порыв любви от кого-то.
Придумываем имя. У Маши на уме всякие принцессы – Авроры, Изольды и прочие Клубнички. Ян мыслит стратегически – предлагает такие имена, чтобы Егору стало приятно, и он разрешил оставить кошечку – например, имя Папин Друг.
