Я очень не люблю, когда за мной повторяют. Не могу, когда перенимают мой макияж, мой стиль и вообще, когда делают то, что делаю я. Мне говорят, что это, наоборот, здорово, когда нравишься настолько, что тебе подражают, хотят быть в чём-то похожими на тебя. Но я ничего не хочу слышать. У меня душевно-психологическая травма. Имею право!
Все мы родом из детства, и эта аллергия на повторение тоже родом оттуда.
Я ходила не в детский сад, а к няне. Она мне стала, как бабушка. Даже ближе, роднее. Конечно, вредная моя няня была конкретно. Например, совсем не разрешала бегать, потому что ей было неловко перед моими родителями, когда я вся в крови выходила к ним навстречу – мол, не уследила за ребёнком. Будто у родителей я не падала, лбом не билась, нос не ломала, уши не выворачивала, коленки, локти не сдирала. Это ж нормально. Как в детстве без этого?
Поэтому, как только я начинала бегать, а по-другому передвигаться не умела, няня сразу отлавливала меня и брала за руку. Хуже этого ничего не было. Как я ни вырывалась на волю, как не отбивалась от, ничего не понимающей в погоне за симпатичными мальчишками, няни, она, как бультерьер, цеплялась в моё запястье мёртвой хваткой, и детство в одночасье переставало быть бегательным, а значит, счастливым.
Но не будем о грустном. Будем о трагическом.
Когда мне стукнуло два года, к няне пришла годовалая Надя. То есть, её принесли. Я очень обрадовалась такому повороту событий, потому что слыла конкретной паханшей, и, соответственно, надо было кем-то руководить. Поэтому большеглазая, стеснительная Надя подвернулась очень кстати. Если она вдруг выходила из повиновения, всегда можно было пригрозить “Я с тобой не играю”, и взбрыкнувшая малявка становилась шёлковой и покладистой. В общем, ребёнок у меня был удобный, хорошо поддавался дрессировке, послушно выполнял команды, но.. всегда есть какое-нибудь противное “но”.
У Нади туговато было с идеями для рисования. Она вечно сидела перед чистым листом, вздыхала и вымучивала, что бы такое-разэтакое изобразить. А у меня этих идей – сто тысяч миллионов. Бумага горела от шедевров. И тогда хитрая Надя додумалась повторять за мной.
Вот например, гуляем мы на улице. Ну как, гуляем, – дети бегают, прыгают, скачут на голове, ходят лунной походкой, а я стою за руку с няней, потому что всё это уже проделала, за что и наказана нечеловечески жестоко. Вдруг во двор приходит совершенно очаровательная дворняга, которую я сразу же называю Рыжиком. И столько между нами общего – он один, и я одна-одинёшенька. Ему даже лучше, чем мне. Он хоть на воле, а я – на привязи. Если он даёт лапу, то его за это хвалят. А если лапу даю я, то меня сразу за неё хватают, и заставляют стоять в постойке смирно всю прогулку. Эх..
Я просила няню взять моего нового друга с собой. Обещала, что как только папа с мамой его увидят, сразу полюбят и усыновят. Но няня была непреклонна, и оставила ничейного Рыжика на улице и без меня.
Тогда я решила нарисовать барбосу этому дом. И не просто обычную будку, а например, дом внутри яблока. Или в дупле дерева, чтоб его не могли обидеть плохие няни, ограничивающие права и свободу маленьких добрых девочек. И рисовала дупло повыше, чтоб ни одна няня не допрыгнула, даже самая прыгучая и спортсменистая.
И вот, рисую я своё полотно, стараюсь изо всех сил, а Надя уже помчалась показывать свою мазню няне. Слышу, няня восхищается “Это ж какая фантазия! Дом для собаки в дереве! Вот умница, Надюша!” Я не верю своим ушам. Иду разбираться в сложившейся ситуации. Надя прячет за спиной рисунок. О ужас, ужас, у неё там копия моего творчества! Я кидаюсь к няне, показываю оригинал, на что она отвечает, что уже такое видела у Нади. И вообще, Надя маленькая, а младших обижать нельзя (это когда я обдумывала придушить коварную девку или всё-таки отравить).
Такая несправедливость продолжалась изо дня в день. Из года в год. Я выдумывала, вынашивала, старалась, а Надя за две минуты бессовестно плагиатила и мчалась показывать няне мои гениальные выдумки. Как я не закрывалась, не пряталась от неё, какие баррикады вокруг себя не возводила, эта шпионка умудрялась подглядывать и рисовать гораздо быстрее меня. Оставалось только слушать нянины дифирамбы в честь Нади и прессовать преступницу не по-детски. “Повторюха! – кричала ей. – Я с тобой не играю!!!”
Надя клялась и божилась, что не подсматривала, что это совпадение, что так сошлись звёзды, стали планеты. И была настолько убедительна в своих оправданиях, что я верила..
Может, действительно, зря я обвиняю невинного ребёнка, который смотрит на меня, как кот в сапогах из “Шрека”. Меня терзали смутные сомнения. И тогда я решила нарисовать такое, что даже мне с трудом в голову прийдёт. Думала, думала, а оно всё не приходило и не приходило. И вот, наконец снизошло!
Я нарисовала.. колокол. Оранжевый.
До этого додуматься сложно даже мне. А Надя на такое просто не способна. Колокол удался. Большой, колоритный, нарисованный фломастером такого цвета, которым мы никогда не пользовались, разве только когда портрет Рыжика рисовали.
Надя подозрительно быстро рванула к няне, хвастаться своим рисунком. Из кухни послышалось:
– Какой чудесный колокол! И такой яркий, оранжевый!
…
Мы дружим с Надей больше тридцати лет. Как бы не разлучала нас жизнь, мы всегда вместе, всегда поддерживаем друг друга. Я уехала в Киев. Надя то в Симферополе и Ялте училась, то Москву покоряла, то в Киеве вместе тусили. Теперь сидит в Манчестере с любимым мужем, пироги печёт, по Парижам разъезжает. Очень дорога мне эта девочка, хоть она неисправимая повторюха в прошлом. Хочу, чтоб всё у неё сложилось благополучно и счастливо. Она замечательная, моя Надюшка родная.
Хорошо, что я её тогда в детстве не выбросила с балкона, в отместку за оранжевый колокол. Она мне в жизни пригодилась. Например, теперь я советуюсь с ней при выборе ароматов. Или одежды. Надя в этом спец. Рекомендую.