Мой дед Фёдор по маминой линии в сорок первом попал в окружение. В плену не был. Вернулся в своё село, где уже обосновались румыны. Узнали, что он владеет румынским, стал у них переводчиком. В 43 году родилась моя мама. Вскоре НКВД объявило моего деда врагом народа. Дали десять лет.
Бабушка моментально оборвала все связи с мужем – боялась за маленькую дочку, за свою судьбу. Вышла замуж за нелюбимого мужчину, намного старше её. Зато партийный. Сразу родила ему сына, чтобы хоть как-то отвлечь внимание окружающих, что у неё дочь от врага народа.
Жила со вторым мужем несчастно, в нелюбви. После смерти Сталина, Фёдор пришёл к жене и дочке. Мама тогда училась в седьмом классе. Так как об отце бабушка ей ничего не рассказывала, боялась даже упомянуть о нём, мама была к нему абсолютно равнодушна – ну, мужчина незнакомый сидит, спрашивает как она учится, как живёт. Никаких чувств он в ней не вызвал.
Бабушка после этой встречи спросила у моей мамы:
– Какой тебе папа (Фёдор или отчим) больше нравится?
– Никакой.
Потом бабушка со вторым мужем развелась, а с Фёдором уже всё было сломано. Она даже не пыталась вернуть эти отношения.
Лишь спустя много лет, когда бабушке было лет шестьдесят, она сказала маме, что единственное время, когда она была счастлива – это когда встретила её папу, когда они тайно повенчались..
Мой дед Иван по папиной линии ушёл на фронт совсем молодым. Дома у него осталась жена (моя бабушка Мария) с тремя детьми. Двое ребят были от первого мужа, который погиб в голодовку с ещё двумя детьми. А третий, младший ребёнок – мой папа. Ивана убили в самом начале войны.
Разрушенные семьи.. Уничтоженные люди.. Покалеченные судьбы.. Дети, не знающие своих родителей..
Я понимаю, прошлое не изменить. Но единственное, чего мне сейчас очень хочется, и я смею в это верить, что мои деды не убили ни одного человека. Что они не успели это сделать. А может, не смогли.
Я никогда не узнаю правду – было это или нет. Но всем сердцем хочу, чтобы было именно так.
Без комментариев, пожалуйста.
Я вам мозги не пудрю – уже не тот завод.
В меня стрелял поутру из ружей целый взвод.
За что мне эта злая, нелепая стезя?-
Не то чтобы не знаю – рассказывать нельзя.
Мой командир меня почти что спас,
Но кто-то на расстреле настоял,
И взвод отлично выполнил приказ,
Но был один, который не стрелял.
Судьба моя лихая давно наперекос,-
Однажды “языка” я добыл, да не донес.
И особист Суэтин, неутомимый наш,
Еще тогда приметил и взял на карандаш.
Он выволок на свет и приволок
Подколотый, подшитый материал,
Никто поделать ничего не смог.
Нет, смог один, который не стрелял.
Рука упала в пропасть с дурацким криком “Пли!”
И залп мне выдал пропуск в ту сторону земли.
Но слышу:- Жив зараза. Тащите в медсанбат!
Расстреливать два раза уставы не велят.
А врач потом все цокал языком
И, удивляясь, пули удалял,
А я в бреду беседовал тайком
С тем пареньком, который не стрелял.
Я раны, как собака, лизал, а не лечил,
В госпиталях, однако, в большом почете был.
Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол:
– Эй ты, недостреленный! Давай-ка на укол!
Наш батальон геройствовал в Крыму,
И я туда глюкозу посылал,
Чтоб было слаще воевать ему,
Кому? Тому, который не стрелял.
Я пил чаек из блюдца, со спиртиком бывал,
Мне не пришлось загнуться, и я довоевал.
В свой полк определили. – Воюй, – сказал комбат,-
А что недострелили, так я невиноват!..
Я тоже рад был, но, присев у пня,
Я выл белугой и судьбину клял,-
Немецкий снайпер дострелил меня
Убив того, который не стрелял.
В. Высоцкий